|
|
||||
Сивко-буркоил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит: – Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи, – и умер. Старика схоронили. Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему – коё лень, коё боится, он и говорит малому брату: – Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь! Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает: – Кто тут? Ты, большой сын? – Нет, батюшка! Я, Иван-дурак. Старик узнал его и спрашивает: – Что же больш-от сын не пришел? – А он меня послал, батюшка! – Ну, твое счастье! Старик свистнул-гайкнул богатырским посвистом: – Сивко-бурко, вещий воронко! Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом.
– Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил. Проговорил это старик, лег в могилу. Иван-дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошел. Дома спрашивают братья: – Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал? – Очень ладно, братья! Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит: – Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня. Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи. В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает: – Ты, середний сын? – Нет, – говорит Иван-дурак, – я же опять, батюшка! Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: – Сивко-бурко, вещий воронко! Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. – Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь! Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван-дурак пошел домой. Братья опять спрашивают: – Каково, Иван-дурак, ночевал? – Очень, братья, ладно! На третью ночь Иванова очередь; он не дожидался наряду, собрался и пошел. Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: – Сивко-бурко, вещий воронко! Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. – Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи! Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лег в могилу. Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают: – Каково, Иван-дурак, ночевал? – Очень ладно, братья! Живут; двое братовей робят, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько-то много бревен, за того ее и взамуж отдаст. Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает: – Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же. – Э! – взъелись братья на него. – Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить! Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: – Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку! Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобылинки, взял ее, зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: – Сивко-бурко, вещий воронко! Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился, наелся, в друго вылез – оделся, молодец стал, что и братьям не узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут выдимо-невидимо; завидели молодца, все начали смотреть. Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил, и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда он приехал, а не видели, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам: – Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали куды уехал. Еще опять приедет… Иван-дурак сидит на печи и говорит: – Братья, не я ли тут был? – Куда , к черту, тебе быть! Сиди, дурак, на печи, да протирай нос-от. Время идет. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и говорит: – Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь. Они отвечают: – Сиди, дурак, дома! Другу лошадь ты станешь переводить! Нет, отбиться не могли. Велели опять взять хромую кобылешку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: – Сивко-бурко, вещий воронко! Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез – оделся, выскочил в лево - молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Бурка отпустил, а сам пошел домой, сел на печь, дожидается братовей. Братья приехали и сказывают: – Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не достал портрет только за два бревна. Иван-дурак и говорит им: – Братья, не я ли тут был? – Сиди, дурак! Где, у черта, был? Через немного времени от царя опять клич. Братья начали сбираться, а Иван-дурак и просит: – Дайте, братья, каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же. – Сиди, дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить? Нет, отбиться не могли, бились, бились, велели взять худую кобылешку; сами уехали. Иван-дурак и ту управил, зарезал, бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнулбогатырским голосом: – Сивко-бурко, вещий воронко! Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в друго вылез – молодцом оделся, сел на коня и поехал. Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку так и сорвал. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Он так же воронка отпустил, пошел домой, сел на печь, ждет братовей. Братья приехали, сказывают: – Ну, хозяйки! Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет и сорвал. Иван-дурак сидит за трубой и бает: – Братья, не я ли тут был? – Сиди, дурак! Где ты, у черта, был? Чрез немного время царь сделал бал, созывает всех бояр, воевод, князей, думных, сенаторов, купцов, мещан и крестьян. И Ивановы братья поехали; Иван-дурак не отстал, сел где-то на печь за трубу, глядит, рот разинул. Царевна потчует гостей, каждому подносит пива и смотрит, не утрется ли кто ширинкой? – тот ее жених. Только никто не утерся; а Ивана-дурака не видала, обошла. Гости разошлись. На другой день царь сделал другой бал; опять виноватого не нашли, кто сорвал ширинку. На третий день царевна так же стала из своих рук подносить гостям пиво; всех обошла, никто не утерся ширинкой. «Что это, – думает она себе, – нет моего суженного!» Взглянула за трубу и увидела там Ивана-дурака; платьишко на нем худое, весь в саже, волосы дыбом. Она налила стакан пива, подносит ему, а братья глядят, да думают: царевна-то и дураку подносит пиво! Иван-дурак выпил, да и утерся ширинкой. Царевна обрадовалась, берет его за руку, ведет к отцу и говорит: – Батюшка! Вот мой суженый. Братовей тут ровно ножом по сердцу-то резануло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведет в сужены». Разговоры тут коротки: веселым пирком да за свадебку. Наш Иван тут и стал не Иван-дурак, а Иван – царский зять; оправился, очистился, молодцом стал, не стали люди узнавать! Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу. |
||||
|
||||